У меня последние силы уходят на то, чтобы сохранить возле тебя лицо. О разговорах не может идти и речи.
Я словно глупое травоядное могу только высокоинтеллектуально проходить мимо, да и то на негнущихся ногах.
Ненавижу себя в такие моменты; мне кажется, что ты высасываешь меня из меня, как будто я - самое счастливое воспоминание, а ты дементр. И хоть тебе вообще на весь мир все равно, пусть он корячится перед тобой портовой шлюхой; но мне от этого не легче; мне душно. Мне нечем дышать.
'Жизнь, боже мой… Да она же прекрасна. И этот мужчина… '
Чувствую себя, как Томас Шелби, когда смотрю на тебя - already broken.
… каждый любит, как умеет. А вот моя любовь - уродливая старуха со слепыми глазами и мертвым ртом. И люблю я тоже паршиво, если честно. Но ты сам сказал - кто как умеет.
Говори уже своё 'принято'.
Я вижу ответы: все отрицательные. И я уже столько лет во тьме.
А однажды я сидела в надвигающихся сумерках у ворот и смотрела, как мир поглощают тени моих снов.
Я словно глупое травоядное могу только высокоинтеллектуально проходить мимо, да и то на негнущихся ногах.
Ненавижу себя в такие моменты; мне кажется, что ты высасываешь меня из меня, как будто я - самое счастливое воспоминание, а ты дементр. И хоть тебе вообще на весь мир все равно, пусть он корячится перед тобой портовой шлюхой; но мне от этого не легче; мне душно. Мне нечем дышать.
'Жизнь, боже мой… Да она же прекрасна. И этот мужчина… '
Чувствую себя, как Томас Шелби, когда смотрю на тебя - already broken.
… каждый любит, как умеет. А вот моя любовь - уродливая старуха со слепыми глазами и мертвым ртом. И люблю я тоже паршиво, если честно. Но ты сам сказал - кто как умеет.
Говори уже своё 'принято'.
Я вижу ответы: все отрицательные. И я уже столько лет во тьме.
А однажды я сидела в надвигающихся сумерках у ворот и смотрела, как мир поглощают тени моих снов.